Неточные совпадения
Стародум. О сударыня! До моих
ушей уже дошло, что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и
вижу наперед, какому грамотею ему быть надобно, учася у Кутейкина, и какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы я был послушать, чему немец-то его выучил.
«Неужели это правда?» подумал Левин и оглянулся на невесту. Ему несколько сверху виднелся ее профиль, и по чуть заметному движению ее губ и ресниц он знал, что она почувствовала его взгляд. Она не оглянулась, но высокий сборчатый воротничок зашевелился, поднимаясь к ее розовому маленькому
уху. Он
видел, что вздох остановился в ее груди, и задрожала маленькая рука в высокой перчатке, державшая свечу.
Вронский чувствовал эти направленные на него со всех сторон глаза, но он ничего не
видел, кроме
ушей и шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и том же расстоянии.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно,
увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей
уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Она
видела, как он подходил к беседке, то снисходительно отвечая на заискивающие поклоны, то дружелюбно, рассеянно здороваясь с равными, то старательно выжидая взгляда сильных мира и снимая свою круглую, большую шляпу, нажимавшую кончики его
ушей.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за
уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще;
видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и
видел, как она, спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла за дверью.
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты
видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к
уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
— Он су-ма-сшедший, а не бесчувственный! Он помешанный! Неужели вы этого не
видите? Вы бесчувственная после этого!.. — горячо прошептал Разумихин над самым ее
ухом, крепко стиснув ей руку.
Усталые глаза его
видели во тьме комнаты толпу призрачных, серых теней и среди них маленькую девушку с лицом птицы и гладко причесанной головой без
ушей, скрытых под волосами.
Он закашлялся бухающими звуками, лицо и шея его вздулись от напора крови, белки глаз, покраснев, выкатились, оттопыренные
уши дрожали. Никогда еще Самгин не
видел его так жутко возбужденным.
— Ого! Наглядно, — тихонько сказала Марина, и Самгин
видел, что щека ее густо покраснела,
ухо тоже налилось кровью. Представив ее обнаженной, как
видел на «Заводе искусственных минеральных вод», он недоуменно подумал...
Он
видел, что у нее покраснели
уши, вспыхивают щеки, она притопывала каблуком в такт задорной музыке, барабанила пальцами по колену своему; он чувствовал, что ее волнение опьяняет его больше, чем вызывающая игра Алины своим телом.
— Социализм, по его идее, древняя, варварская форма угнетения личности. — Он кричал, подвывая на высоких нотах, взбрасывал голову, прямые пряди черных волос обнажали на секунду угловатый лоб, затем падали на
уши, на щеки, лицо становилось узеньким, трепетали губы, дрожал подбородок, но все-таки Самгин
видел в этой маленькой тощей фигурке нечто игрушечное и комическое.
Нередко казалось, что он до того засыпан чужими словами, что уже не
видит себя. Каждый человек, как бы чего-то боясь, ища в нем союзника, стремится накричать в
уши ему что-то свое; все считают его приемником своих мнений, зарывают его в песок слов. Это — угнетало, раздражало. Сегодня он был именно в таком настроении.
«Дань богу?» — мысленно перевел Клим, — лицо матери он
видел в профиль, и ему показалось, что
ухо ее дрожит.
Когда Самгин, все более застывая в жутком холоде, подумал это — память тотчас воскресила вереницу забытых фигур: печника в деревне, грузчика Сибирской пристани, казака, который сидел у моря, как за столом, и чудовищную фигуру кочегара у Троицкого моста в Петербурге. Самгин сел и, схватясь руками за голову, закрыл
уши. Он
видел, что Алина сверкающей рукой гладит его плечо, но не чувствовал ее прикосновения. В
уши его все-таки вторгался шум и рев. Пронзительно кричал Лютов, топая ногами...
— Правду говоря, — нехорошо это было
видеть, когда он сидел верхом на спине Бобыля. Когда Григорий злится, лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал. Если б его просто побили, он бы не так обиделся, а тут — за
уши! Засмеяли его, ушел в батраки на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне в комнату всякую дрянь через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно боюсь ежей!
Самгин
видел, что еврей хочет говорить отечески ласково, уже без иронии, — это видно было по мягкому черному блеску грустных глаз, — но тонкий голос, не поддаваясь чувству, резал
уши.
Самгин
видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в
ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Самгин закрыл глаза, но все-таки
видел красное от холода или ярости прыгающее лицо убийцы, оскаленные зубы его, оттопыренные
уши, слышал болезненное ржание лошади, топот ее, удары шашки, рубившей забор; что-то очень тяжелое упало на землю.
В углу открылась незаметная дверь, вошел, угрюмо усмехаясь, вчерашний серый дьякон. При свете двух больших ламп Самгин
увидел, что у дьякона три бороды, длинная и две покороче; длинная росла на подбородке, а две другие спускались от
ушей, со щек. Они были мало заметны на сером подряснике.
Было очень странно, но не страшно
видеть ее большое, широкобедрое тело, поклонившееся земле, голову, свернутую набок,
ухо, прижатое и точно слушающее землю.
Все более неприятно было
видеть ее руки, — поблескивая розоватым перламутром острых, заботливо начищенных ногтей, они неустанно и беспокойно хватали чайную ложку, щипцы для сахара, чашку, хрустели оранжевым шелком халата, ненужно оправляя его, щупали мочки красных
ушей, растрепанные волосы на голове. И это настолько владело вниманием Самгина, что он не смотрел в лицо женщины.
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее на щеках вспыхнули красные пятна,
уши стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не
видел ее такой злой.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на
уши, с напудренным носом, она не стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин
видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за радостью жены и ее гостей — страх.
— Они и теперь, еще ничего не
видя, навострили
уши! — продолжал Нил Андреич.
Верочка отворит окно и сядет смотреть грозу, а я всегда спрячусь в постель, задерну занавески, и если молния очень блестит, то положу большую подушку на голову, а
уши заткну и ничего не
вижу, не слышу…
Целые миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные страны. У Райского широко открылись глаза и
уши: он
видел только фигуру человека в одном жилете, свеча освещала мокрый лоб, глаз было не видно. Борис пристально смотрел на него, как, бывало, на Васюкова.
— Нет, я
вижу, что вы по
уши влюблены.
— А хорошо, брат, только
видишь, что значит вперед забегать: лоб и нос — хоть куда, а
ухо вон где посадил, да и волосы точно мочала вышли.
— Право, осел! — наивно подтвердил Райский, —
вижу, как ты мудришь надо мной, терплю и хлопаю
ушами.
Но лишь коснется речь самой жизни, являются на сцену лица, события, заговорят в истории, в поэме или романе, греки, римляне, германцы, русские — но живые лица, — у Райского
ухо невольно открывается: он весь тут и
видит этих людей, эту жизнь.
Мы вышли из лавки, и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши рукой. Вдруг я посмотрел на него и
увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего, страшно внимательного и в высшей степени трезвого взгляда, как и тогда, в то утро, когда я замерзал и когда он вел меня, точно так же обняв рукой, к извозчику и вслушивался, и
ушами и глазами, в мой бессвязный лепет. У пьянеющих людей, но еще не опьяневших совсем, бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.
— «Что-о? почему это
уши? — думал я, глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, — да еще и ослиные?» Но, должно быть, я подумал это вслух, потому что кто-то подле меня сказал: «Оттого что они торчмя высовываются из воды — вон
видите?»
Вижу, да только это похоже и на шапку, и на ворота, и ни на что не похоже, всего менее на
уши.
Если японскому глазу больно, как выразился губернатор в первое свидание,
видеть чужие суда в портах Японии, то японскому
уху еще, я думаю, больнее слышать рев чужих пушек.
Случалось ли вам (да как не случалось поэту!) вдруг
увидеть женщину, о красоте, грации которой долго жужжали вам в
уши, и не найти в ней ничего поражающего?
Вероятно, они заметили, по нашим гримасам, что непривычным
ушам неловко от этого стука, и приударили что было сил; большая часть едва удерживала смех,
видя, что вместе с усиленным стуком усилились и страдальческие гримасы на наших лицах.
— А вы вот где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся языком проговорил над самым
ухом Привалова Веревкин; от него сильно пахло водкой, и он смотрел кругом совсем осовелыми глазами. — Важно… — протянул Веревкин и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз
видел, что Веревкин улыбается, — он всегда был невозмутимо спокоен, как все комики по натуре.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь
видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными
ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
— Гляди, старик,
видишь, глаз кривой и левое
ухо надрезано, точь-в-точь те приметы, как ты мне рассказал.
Видя, что «Алешка Карамазов», когда заговорят «про это», быстро затыкает
уши пальцами, они становились иногда подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от
ушей его, кричали ему в оба
уха скверности, а тот рвался, спускался на пол, ложился, закрывался, и все это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду.
Я приподнялся на сене. Голова коренника не шевелилась над водою. Только и можно было
видеть, при ясном свете месяца, как одно его
ухо чуть-чуть двигалось то взад, то вперед.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около
уха. Незнакомец снял повязку, и я
увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Так это странно мне показалось, ведь я вовсе не к тому сказала; да и как же этого ждать было? да я и
ушам своим не верила, расплакалась еще больше, думала, что он надо мною насмехается: «грешно вам обижать бедную девушку, когда
видите, что я плачу»; и долго ему не верила, когда он стал уверять, что говорит не в шутку.
Belle, charmante — Марья Алексевна и так уже давно слышит, что ее цыганка belle и charmante; amour — Марья Алексевна и сама
видит, что он по
уши врюхался в amour; а коли amour, то уж, разумеется, и bonheur, — что толку от этих слов?
Наконец однажды на бале у польского помещика,
видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на
ухо какую-то плоскую грубость.
Бывают счастливые дети, которые с пеленок ощущают на себе прикосновение тех бесконечно разнообразных сокровищ, которые мать-природа на всяком месте расточает перед каждым, имеющим очи, чтоб
видеть, и
уши, чтобы слышать.
Я оказался в большом затруднении, так как лица приснившейся мне девочки я совсем не
видел… Я мог вспомнить только часть щеки и маленькое розовое
ухо, прятавшееся в кроличий воротник. И тем не менее я чувствовал до осязательности ясно, что она была не такая, как только что виденная девочка, и не «шустрая», как ее младшая сестра.
В эти первые дни можно было часто
видеть любопытных, приставлявших
уши к столбам и сосредоточенно слушавших. Тогдашняя молва опередила задолго открытие телефонов: говорили, что по проволоке разговаривают, а так как ее вели до границы, то и явилось естественное предположение, что это наш царь будет разговаривать о делах с иностранными царями.
Под правым
ухом у него была глубокая трещина, красная, словно рот; из нее, как зубы, торчали синеватые кусочки; я прикрыл глаза со страха и сквозь ресницы
видел в коленях Петра знакомый мне шорный [Шорный — связанный с изготовлением ременной упряжи, седел, уздечек и т. п. кожаных изделий.] нож, а около него скрюченные, темные пальцы правой руки; левая была отброшена прочь и утонула в снегу.